Порог чувствительности [сборник litres] - Ирина Степановская

подъездов… И этот человек положит её поудобнее, а потом, когда он снова придёт, он принесёт ей воду и, может быть, вкусные кусочки жареного мяса, и она будет терпеть эту боль, и тошноту, и ночи, когда этот человек уходит, а она остаётся с другими, от которых пахнет чем-то другим, плохим, но всё-таки привычным. И она будет терпеть и ждать, чтобы хоть кто-то пришёл к ней и сказал: «Эх ты… Сучонка…» И это будет самое лучшее, самое нежное собачье имя, которое она знает и которое только и есть на этом свете…

– Геннадий Тихонович, профессор что-то недоговорил, а вы убежали! – недовольно сунулась в дверь та же голова.

– Заканчивай операцию, Яковлев! Понял? – Геннадий, не снимая перчаток, вышел в коридор.

– Женька, а Жень! Женька, слышь, чего хочу сказать… – Сунулся сбоку Самсонов. – Пока Гена ушёл, дай я по-быстрому собаке глаз удалю. Я даже в стерильное одеваться не буду, чтобы быстрее.

– Чего? – Женька даже остановился, перестал ушивать брюшную стенку. – Не понял. Глаз удалять?

– Но собаке-то всё равно ведь уже… Ты же сам ей сделал желчный перитонит. Да и вообще две операции… А я потренируюсь. Я же в окулисты хочу идти. А операция простая, раз-раз – и глаз в таз.

– Вали отсюда! – громко сказал Женька.

– Жень, собака всё равно помрёт. – Непонимающе смотрел на него Самсонов. – Какая тебе разница, с глазом или без?

– Ты чё, не слышал, что я сказал? – Женька был выше Самсонова и сильнее. – Пошёл отсюда, иначе я тебе сам глаз удалю! – И Женька замахнулся на Самсонова зажимом с хирургической иглой.

– Да тише ты… Размахался. Шей давай… Пока ты шьёшь, я уже всё сделаю. – И Самсонов стал подбирать на столике с операционными инструментами подходящий скальпель.

– Самсонов! Я Геннадию Тихоновичу скажу! – Неожиданно встала со своего места Мила. – От возмущения у неё широко раскрылись глаза и огромные загнутые ресницы стали доставать почти до бровей. – Ты тут полезешь со своим скальпелем, а у меня собака проснётся!

– Закончили операцию? – Вошедший Геннадий Тихонович тоже выглядел измученным. – Яковлев, что Самсонов делает у инструментов?

– Не знаю, – сказал Женя и сглотнул слюну. – Сейчас повязку наложу и всё.

– Не надо повязку, – вдруг сказал Гена.

– А как же? – поднял на него глаза Женя и вдруг понял.

– Вот так же, – ехидно сказал Самсонов за его спиной.

– Снимай перчатки, Яковлев. Нормально всё. – Гена посмотрел, как Женька всё равно мажет зелёнкой шов. – Аккуратно ушил. Молодец. – И повернулся в сторону Кочетковой.

– А ты убирай шторку, Мила. Вынимай трубку. Выключай аппарат.

Побледневшая Мила, молча вынула трубку из пасти Сучонки и отошла от стола, отвернулась.

– Самсонов, снимай простыни.

– Можно я её в виварий всё-таки отнесу? Может, она выживет? Я опять за ней ухаживать буду, Ну, пожалуйста, Геннадий Тихонович, – бормотал Женя, ещё на что-то надеясь.

– Не надо, Яковлев. В виварии не могут поместиться все отработанные собаки. Соберись, Женя. Это жизнь.

Самсонов расщёлкивал зажимы, скрепляющие операционные простыни, и Жене казалось, что этот треск сейчас разорвёт ему уши.

– Ну, отойдите, теперь все. – Геннадий Тихонович голой рукой, без перчатки, нащупал на грудной клетке сердце собаки. – Нельзя её больше мучить.

– А вы в сердце будете укол делать? – подскочил опять к нему Самсонов. У него даже глаза загорелись. – А можно я?

– Я сам, – сказал Геннадий Тихонович, набирая в шприц раствор. – Отойди.

Ребята вокруг встали молча.

Он сделал укол. Сучонка так и лежала на столе с закрытыми глазами, но вдруг морда у неё на какой-то миг приподнялась, тело вытянулось и обмякло. И она снова осталась лежать и было странно видеть, как буквально выпорхнула из неё жизнь.

– Положи на место простыню, Яковлев, – сказал преподаватель. – Животное унесут без вас. – И он сам стал развязывал ремни, удерживающие Сучонкины лапы. – На доске объявлений уже вывешен список вопросов к экзамену. Я надеюсь, вы все будете готовы. До свидания.

Ребята расходились медленно, стараясь не смотреть на Сучонку. Женя вышел из комнаты в числе первых.

* * *

Насколько я знаю, сейчас при обучении студентов не используют животных. Я не знаю, хорошо это или плохо. Мне как-то дали посмотреть учебный фильм для первокурсников, изучающих анатомию. Височную кость человека в 3D изображении. Ей-богу, я ничего бы не смогла запомнить, если бы изучала височную кость по этому фильму. Мы столько времени проводили в анатомическом музее, мусоля эту одну из самых трудных костей в черепе человека! Мы изучали её на настоящей кости, распиленной в нескольких плоскостях. Мы крутили её в руках и так и эдак, мы чуть ли не спали с ней до зачёта, мы тыкали её «дырки» раскрученной из скрепки проволокой и запоминали, куда входит внутренняя сонная артерия, где мозговой синус, а откуда выходит и куда движется лицевой нерв. Пригодилось ли мне это в жизни? Да, за много лет несколько раз. Но это были очень важные разы. Из-за них мы всё это и учили. И я тоже вместе со всеми обездвиживала лягушек на кафедре физиологии, оперировала собак на оперативной хирургии и брала кровь из хвостов мышей в студенческом научном кружке.

Женя Яковлев действительно стал хирургом, доктором наук, профессором. Он очень много оперировал. Кое-что из его рассказов мне пригодилось в написании книг. В середине нулевых годов он как-то нелепо погиб в автоаварии в самом расцвете творческих сил. Когда я видела его в последний раз, он мне рассказывал, что в экстренной хирургии одна из самых тяжёлых операций – травмы печени именно в автоавариях. Расползается повреждённая ткань, возникают обильные кровотечения и разрывается желчный пузырь, вызывая разлитой перитонит.

Мила Кочеткова тоже погибла совсем молодой, даже ещё раньше, чем Женька, в самом начале девяностых или в конце восьмидесятых. Говорили, что она очень много работала и не заметила, как у неё самой развился рак.

Судьбу Самсонова я не знаю.

Наташа Рогова переучилась потом на стоматолога, а Танька Веденёва, та самая, которая не успела поесть после занятия, всю жизнь проработала акушером-гинекологом. Невозможно сосчитать, сколько родов она приняла, в том числе, очень сложных.

Геннадий Тихонович и ныне здравствует. Он стал академиком и директором большого научного института. Мы как-то встречались с ним на «Круглом столе» в редакции одного журнала. Он стал похож на бизона – широкий крепкий лоб с лысиной, покрытой рыжеватой щетиной вместо каштановых волос и всё те же голубые, умные глазки. Он по-прежнему очень модно одет. Меня он не узнал, а я не стала напоминать ему, что когда-то была его студенткой. В зачётной ведомости приложения к диплому